Я никогда не относился серьезно к писанию стихов. Скорее так просто работает мое мышление — некоторые переживания хочется гармонизировать, изложить в какой-то стройной форме. Так что к поэзии я подхожу скорее не по-европейски (как к искусству), а по-древнекитайски — как к интеллектуальному упражнению.

Собранное здесь так или иначе связано с жизнью в Азии — в российской ее части (Приморье, Сахалин, Курилы), Северо-Востоке (Китай) и Юго-Востоке (Таиланд, Малайзия). По большей части это ощущения очень молодого человека, оказавшегося в одиночку в экзотических странах, но постепенно понимающего, что и тут придется взрослеть.

Некоторых смутило обилие в этих стихах диссонансов, они же консонантные рифмы («дорога — друга», «щель — соль — даль» и т.д.). Возможно, эти люди правы, и я просто не умею нормально рифмовать. Но у меня так писалось и пишется с самого начала. Эта «почти рифма», это несовпадение, нарушение строя в последний момент стало для меня важным символом, отражением жизни как вечной неожиданности.

Сисадмин

Он сисадмин, он получает триста грин,
по вечерам он ходит в магазин.
Он любит спать. Не любит просыпаться.
Он волосы не моет, он один.

Она приходит только по ночам,
когда снаружи дохлый свет реклам,
в тяжелом сне, когда глаза слезятся,
от дней за монитором, или сам
не знаешь от чего (да что уж там...).

Она стоит вдали, и этот взгляд
крупнокалиберный, и грудь и мозг – на вылет.
И говорит: «Довольно баррикад,
в пустой башке, ты помнишь, год назад
ты обещал мне Лхасу, Раджабад,
веселую пирушку на могиле
Пржевальского, щепу чужих преград
под сапогом и драку в Браззавилле.

Ты обещал, что будешь жать на газ,
пока земля под колесом не сгинет,
а после, откопав себя в лавине,
в монастыре, что вечно скрыт от глаз,
судить без страха о Первопричине!».

А утром, видя за окном бетон,
он просыпается, и в горле сухо.
Отрывок недосмотренной порнухи
застыл в его сознании пустом.
Сегодня у кассирши глюк с винтом.

Он вверх идет по лестнице кривой,
и день рабочий, как кирпич на бошку,
вахтер опять от злобы сам не свой,
залито чаем кресло у окошка.
Он говорит себе «еще немножко»,
под плинтус пряча кабель сетевой.

2014

Дальний Восток

На дальнем конце земли
концов не свести с концами,
между гор и военных развалин,
на краю сумасшедшей Евразии.

Здесь невозможно жить,
здесь можно только ехать —
не потому ли я вырос
помешанным на дорогах?

Так кончается континент —
просоленной кучей каната
на черном песке Шикотана,
пластом мерзлоты под Охотском,
жалкой слезой на щеке алкаша
в заросшей бурьяном Хасанщине.

Заброшенные дороги
сплелись на краю Ойкумены.
Здесь география может
вполне стать причиной смерти.
Но если тебе повезло,
и ты все идешь по тундре,
то лучше свои надежды
спрятать под энцефалитку.

Свежим медвежьим следом
среди лопухов Сахалина,
облаками кедровой пыльцы
над Сихоте-Алинем
колючим орехом в белой воде Бикина́.

Пахнущий иодом вечер
прячется в трюм сухогруза.
Сядь на порог барака,
смотри на прожектор бухты,
если тебя занесло
на самую, самую кромку.

Здесь не живут, сюда попадают,
в перевалочный пункт у распутья,
созданный для того,
чтоб уезжать отсюда.

2012

Плато Камерон

Если льются дожди на плато Камерон,
значит будет и дальше буянить трава,
значит будут и дальше лианы цвести,
значит Он опять засучит рукава
и будет еще один день сотворен.
И там, у ручья, где бушует баньян,
бородач с рюкзаком не собьется с пути.

Если спрятался ты под скрипучий навес,
от несущейся с неба холодной воды ,
то спокойно сиди, три замерзший свой нос,
и не мучай себя, и живи без прикрас,
тихо ливень твои замывает следы.

Если тонут в тумане на сваях дома,
значит что-то иначе теперь на земле.
И пускай на душе, как всегда, кутерьма,
жизнь возможна, покуда дорога бежит.
Ты встречай тут свой южный размытый рассвет,
алый, будто кружок на индийском челе...

2010

Зима в Гонконге

Холодно и корабли —
почти что Владивосток.
Адмиралтейство и солнце
и грохот проклятых машин
над Южно-Китайским морем.

Статуя в парке —
медная бабка Виктория
там далеко, за Сибирью,
в своём золоченом гробу
давно разучила
все в мире приемы брейк-данса,
при виде того,
что деется в бывшей Империи.

Брожу по ночам,
вдоль викторианских решёток.
пар и туман,
электричество, рокот котлов.
Без направленья,
вперёд, под мостами метро,
покуда шипенье не стихнет
в моем стимпанковом сердце.

Декадентский мир будущего,
что под опием Уэллсу не снился,
без марсиан,
но зато с целой кучей лунатиков,
просыпается тяжко
и со скрипом ползёт на работу,
извивается спинами
темной толпы в переходах.

Не пишите меня
в ваши реестры и списки —
только серому морю
я верю
да пьяной, веселой судьбе.
На мачте моей —
то ли «Роджер Веселый», толь Хризма.
Византийцы удачи
подолгу в портах не сидят.

Хоть дождливый сезон,
а по фарту — слепяще солнце.
Выходим из гавани,
эй, на барже, отвернись!
Покидаем Концессию,
пена кипит за винтами,
образуя на синем
очертанья иероглифа «Лу».

2016